В 1782 году екатерининский
вельможа, реформатор и воспитатель наследника
граф Никита Панин и знаменитый комедиограф и
публицист Д. И. Фонвизин, предостерегая
самодержцев, писали, что монархия без законов -
путь к неизбежному деспотическому государству, в
котором вместо законов - произвол и нет гарантии
ни личной безопасности граждан, ни их
собственности, нет правосудия, чины раздаются
случайным людям: "...ТАМ ЕСТЬ ГОСУДАРСТВО, НО
НЕТ ОТЕЧЕСТВА; ЕСТЬ ПОДДАННЫЕ, НО НЕТ ГРАЖДАН".
Подобные рассуждения российских
мыслителей и политиков о государстве и
отечестве, о подданных и гражданах, законах и
деспотизме, заполняют весь ХVIII век - время
становления самой идеи гражданского сообщества,
а также и формирования его основных признаков.
В настоящей работе я остановлюсь на
опыте первых осмыслений в России самого понятия
"гражданское сообщество" и на первых
оценках того начального воплощения гражданского
общества, которое мы имеем в русской
действительности названного столетия. Уяснение
категорий и их генезиса - важнейший этап в
рассмотрении любого явления, и гражданское
общество не является здесь исключением.
Каковы были условия появления
гражданского самоосознания?
Когда и как происходила
самоидентификация российского общества? Эти и
другие вопросы были и остаются важнейшими
аспектами в изучении и понимании прошлого и
настоящего гражданского общества в России.
В русской истории имеется ранний опыт
практического существования сообществ (ими были,
например, "земское строение", "посадская
община", "крестьянский сход",
"крестьянский мир", "дворянское
собрание"). Однако этот исторический опыт не
сразу был теоретически осмыслен и осознан как
собственное необходимое гражданское состояние.
Русская историко-философская и общественная
мысль, а также идеология первоначально исходили
вовсе не из традиций российской жизни. Освоение и
применение "чужой" теории европейских стран
и лишь потом - собственного опыта с дальнейшим
его осмыслением в конкретных теоретических
трудах - такова была последовательность и
главная историческая особенность формирования
понятия "гражданского общества" в России.
Поиски начала теоретических опытов с
понятием "гражданское общество" в России
приводят к эпохе Петра I, к первой четверти XVIII
века. В то время оказались известны
общественно-политические теории
западноевропеских мыслителей XVII–XVIII веков с их
идеями "естественного права",
"общественного договора", "общественного
блага", "общей пользы". Именно триада
"общая польза", "государственный
интерес" и "самодержавие" становятся,
причудливо сплетаясь и взаимоподменяясь, отныне
официально принятой доктриной. Еще в 1702 году в
одном из своих манифестов Петр I впервые высказал
идею "всеобщего блага". В последующем
"Генеральном регламенте" (1719–1724) Петра I это
понятие было им раскрыто как обеспечение
обществу правосудия, общественного порядка,
строительства армии и флота, содействие развитию
торговли и промышленности. Царю Петру несомненно
льстило то, что он стал руководствоваться в своей
практической деятельности этой идеологией
раньше, чем познакомился, как установлено, в 1718
году со знаменитым трактатом Самуила Пуфендорфа
"О должности человека и гражданина",
незамедлительно затем переведенном и изданном
по приказанию Петра в России. Итак, в понятии
императора Петра I гарант "общего блага" -
самодержавный монарх, чья власть абсолютна. Само
же "общее благо" мыслилось как система
инструкций, законов и учреждений от монарха
данных, причем система пронизывала и
регламентировала все стороны жизни общества и
отдельных его членов. Таков высший символ,
названный Петром "государственной пользой".
Государственному же интересу служить обязаны
все - от самого монарха до последнего его
подданного, ибо "польза государства"
ставилась несоизмеримо выше "пользы"
частной, т. е. выше интересов каждого члена
общества.
Однако человек в петровскую эпоху уже
заслуживает того, чтобы ему разъяснили
государственную политику, ведь ему нужно
проникнуться сознанием пользы проводимых
мероприятий сверху. Идеалом провозглашается
человек-патриот и гражданин. Ценность подданного
(категория, со времени Петра I присутствовавшая в
абсолютизме), теперь определялась не
родовитостью, а "Табелью о рангах",
открывшей в принципе возможность недворянам
получать чины и звания за заслуги перед
государством.
Таково было понятие о гражданском
обществе у императора Петра в рожденной его
преобразованиями России первой четверти ХVIII
века. Мы видим, что декларативное "общее
благо" находилось в полном противоречии со
смыслом и содержанием понятия "гражданское
общество", как бы подмятого понятием
"государственная польза", вовсе не
учитывавшим интересы подданных и даже целых
сословий в стране. Вместе с тем, стоит
оговориться, что в тот ранний период в само
понятие политики вкладывали безбрежное
содержание, чаще всего сводя его к любой акции
самодержца. Ведь абсолютная монархия
трактовалась как сила, обеспечивающая
"беспечалие", т. е. опять-таки "благо"
всех подданных.
Уже во времена Петра в сочинении его
клеврета, главы Синода и крупного публициста
Феофана Прокоповича появляется подновленное для
абсолютистской идеологии положение о
"всенародной пользе". Для Феофана глас
народа - глас божий и источник власти -
"народная воля" . Однако эта несколько
неуклюжая интерпретация знаменитой западной
теории "общественного договора" на русской
почве тут же кончалась исключением возможности
расторгнуть народу свой общественный договор с
божественной властью: народ передавал власть в
руки монарха навсегда.
Понятие "гражданство", в том же
самом ключе, что и в первой четверти века,
продолжало доминировать. Можно найти его почти
постоянное присутствие в работах конца 30–40-х
годов и середины ХVIII в. Так, например, проект
Артемия Волынского, как известно боровшегося за
возвращение русскому дворянству его места у
трона во времена императрицы Анны Иоанновны и
правления ее фаворита Бирона, озаглавлен именно
так: "О гражданстве". Любил понятие
"гражданство" и его современник, отец
русской истории В. Н. Татищев. Однако он
употреблял это понятие главным образом в смысле
и значении "общество" вообще.
Идеи "общего блага", "общей
пользы" были едва ли не самым притягательным
постулатом в середине века в рассуждениях
М. В. Ломоносова, уже отстаивавшего
просветительский смысл всесословного блага в
обществе просвещенного абсолютизма.
Реальное строительство гражданского
мира губернии и уезда, попытка применить к этому
"рецепты" Монтескье, Вольтера и Бекария
связаны в России с реформами правительства
Екатерины II во второй половине XVIII века. Анализ
источников показывает, что размышления на тему
"о том, что есть сын Отечества", отчетливы в
общественной и исторической мысли России во
времена кружков А. Н. Радищева,
Н. И. Новикова, Г. Р. Державина, а также в
российской провинции. Там попытки объединить
силы в духовных гражданских исканиях
встречаются и развиваются со второй половины XVIII
века. Яркие примеры находим, с одной стороны, в
постановке вопросов: "Кто мы?", "Каково
прошлое того места, где мы живем?", "Кто
предки?", в исторической и историко-культурной
литературе провинциальных сообществ. Другой
стороной процесса того времени было конкретное
строительство гражданского мира губернии и
уезда по реформам правительства Екатерины II.
Новации в сознании определялись не столько
освоением "столичной" образованности,
сколько медленным применением чужого
обретенного к сохранявшемуся своему
традиционному.
В 1787 году Екатерина II опубликовала
собственную работу "О должности человека и
гражданина". Книга должна была изучаться всеми
училищами и школами вплоть до университета. В ней
утверждалось, что высоконравственные,
духовновоспитанные граждане в государстве есть
истинные сыны Отечества, трудящиеся на благо
государства. Причем в работе императрицы
отождествлялась личность государя с понятием
"государство". Как известно, у просветителей
(уроки которых использовала императрица
Екатерина) понятие "государство"
отождествлялось совсем не с личностью монарха
или монархини, а с обществом. В книге Екатерины
был еще один новый момент: акцент переносился на
моральную область из социальной – раб
счастливее господина, если и тогда, когда он
благочестив и доволен своим положением.
Противником Екатерины, вступившим в
полемику с нею по поводу идей этой книги, стал
А. Н. Радищев. Радищевская "Беседа о том,
что есть истинный сын отечества - гражданин"
была незамедлительно после знакомства с идеями
императрицы опубликована им анонимно. Так, в
конце 80-х годов XVIII века русское общество стало
свидетелем первой открытой и страстной полемики
по вопросу о понятиях "гражданин" и
"гражданское состояние" общества. Радищев
видит проблему воспитания добродетельного и
благородного гражданина-патриота в
провозглашении жизни по "естественным
законам", т. е. по законам общества, где люди
равны и свободны от рождения. Истинного сына
отечества - гражданина (публицист ставит здесь
знак тождества), по Радищеву, отличает не
безоговорочное подчинение помещику или монарху,
а то, что он служит во славу отечеству и на этом
пути не страшится никаких трудностей, и готов
даже пожертвовать жизнью. Более того,
самодержавие, этот екатерининский "палладиум
для России", для Радищева - зло. В сущности,
Радищев предлагал русскому современному ему
обществу безнадежный вывод: пока большая часть
подданных "под игом рабства томится", нет и
не может быть среди них истинных сынов отечества.
Радищевская непримиримая схема не
разделялась большинством русского общества.
Панацеей для образованных, радикально мыслящих
публицистов, писателей, политических деятелей
оставалось просвещение народа в широком смысле
слова. Для публицистов и историков конца XVIII века
популярным оставался тезис ПРИМИРЕНИЯ
всевластия абсолютного монарха (и его
справедливых законов) с "нравами", т. е.
поступками и поведением людей в обществе.
Проповедь просвещения и воспитания нравов,
казалось, должна была примирить все
противоречия. Однако многие сторонники Радищева
не воспринимали воспитание нравов как средство.
Они считали, что только "вольность" - свобода
от крепостнического и даже монархического
рабства - является условием создания
справедливого, т. е. гражданского, общества. Так
Радищев оказался в XVIII веке наиболее ярким из тех
немногих русских вольтерьянцев, которые пришли к
неприятию существующих в стране порядков,
отстаивая свою идею гражданского общества в
стране.
На примере Радищева можно видеть, как
просветительские идеи в своей эволюции
проходили в России почти тот же путь, что и в
Европе, закладывая основы идеологии
революционной мысли. Но в России была своя
специфика традиций. В той среде, которая
оторвалась от допетровской почвы, еще не было в
это время европейского общественного
воспитания. Русский человек первозданнее,
непосредственнее, простодушнее европейца, на
которого иногда пытается походить во взглядах.
Он "с неуклюжей готовностью хватается за
идейные продукты европейской выделки, т. е. за
рационалистическую философию Запада, и в своей
простоте увлекается до самозабвения".
Напомним, что речь идет о времени того самого, по
выражению Ключевского, "первого непоротого
поколения" в России, о его построениях, идеях,
мыслях. Напомним также о крепостничестве,
которого не было в Европе, и о буржуазии, которой
не было в России.
Нижней хронологической гранью в
генезисе гражданского самовыражения стали
первые десятилетия XIX века, время
Н. М. Карамзина, столичных дворянских
салонов и первых оппозиционных власти кружков.
Мысль о кардинальном несовпадении интересов
народа и монарха, которой заканчивается
XVIII век по линии Радищева, в понимании
гражданского общества вовсе не сделалась
однозначно принятой в следующем XIX столетии. На
рубеже двух веков властителем дум для многих
русских стал Н. М. Карамзин. Но парадокс
заключается в данном случае в том, что именно
историк Карамзин отстаивал неизменную пользу
самодержавия, а не идеи гражданского "мира"
для русского общества на всех исторических
этапах его жизни. Пожалуй, лишь середина
XIX века станет для российских мыслителей,
прошедших горнило гражданских споров
славянофилов и западников, концом дискуссии о
смысле гражданского общества в России.