Никита Покровский
В свое время было много сказано о
социологическом воображении, ныне уже ставшем
хрестоматийным понятием в начальных курсах
социологии. Но несравненно меньше знаем мы о
социологическом чувстве,
социологической интуиции, позволяющим
подсознательно обобщать жесткие данные и
наблюдения, даже не замечая этого, проводить
необъявленные опросы и фокусированные интервью,
не прибегая ни к каким формальным процедурам,
участвовать в социологических экспериментах,
даже не подозревая этого. Это есть социология
уходящая в сознание социолога или, наоборот, как
раз возникающая из него, дабы позднее получить
свое подтверждение или опровержение по всей
строгости известных социологических процедур.
Последний год, последние месяцы и, и в
особенности, последние недели по все нарастающей
траектории и все с большей настоятельностью
заставляют задуматься о том, что мы здесь, в
России, переживаем интуитивно очевидное, но
формально-социологически еще не оформленное,
вступление системы в новый фазис свой эволюции.
Это есть ощущение новизны социального климата
вообще (именно: вообще, а не в частностях, ибо
в частностях всегда есть доля новизны). Это есть
ощущение стремительного ухода старой, прежней
социальной реальности и наступления новой эпохи,
если угодно. В каком-то смысле эта интуитивно
определяемая новизна, воспринимается мною даже
более остро, чем новизна конца 80-х и начала 90-х
годов. Тогда это было поступательное движение в
неизведанное, но по заранее определившимся
маршрутам трансформации (перестройки),
либерализма, свободных рынков и т.д.всего того,
что давно уже зарекомендовало себя к тому
времени в системе модерна. Теперь же речь идет о
чем-то совершенно новом и не подпадающем под
известные образцы, о качественно иной
композиции общества, о превращенной системе
координат.
Восприятие фундаментальной новизны
ситуации можно конкретизировать в нескольких
тезисах:
Период транзита и перехода куда-либо завершен.
В России укрепилась новая социальная структура, в значительной степени блокирующая ныне, а также и в обозримой перспективе какие-либо значительные социальные изменения.
Общество вошло в состояние равновесной и долговременной стабильности.
Это состояние представляет собой балансы неопределенностей и фрагментаций, которые никогда и не будут определены, дефрагментированы и достроены до единого целого. Напротив, эта фрагментированность и есть залог стабильности.
Данное состояние не есть российская проблема только лишь. Это общая глобальная тенденция, лишь нашедшая в России свое, быть может, самое разительное проявление в силу резкого снижения инерциальной сопротивляемости российского общества.
В России, однако, происходит своеобразный симбиоз активных глобалистических тенденций с традиционалистскими, отчасти полуфеодальными напластованиями. Это и создает причудливый, подчас даже экзотический профиль российской ситуации.
Десятилетие кризисного развитие
России (называемое ныне переходным периодом или
транзитом) привело не только к весьма
характерному перерождению общества на всех его
структурных этажах, но и к необратимому
видоизменению внутренних феноменологических
конструкций массового сознания. Порой возникает
достаточно устойчивое впечатление, что
выработанные десятилетиями, если не столетиями
линейные характеристики общественного развития
не вполне применимы, если применимы вообще, к
анализу современной российской ситуации.
Привычные шкалы и эталоны более не действуют в
России.
Если опираться на традицию в
социологии, то вполне можно придти к выводу, что
российское общество находится в состоянии
активного и целенаправленного саморазрушения,
по большому счету не столь уж и
спровоцированному внешними факторами. (Речь идет
именно о саморазрушении, ибо иначе прости
трудно истолковать ярко выраженные тенденции
деструкции, наблюдаемые во всех институтах
российского общества и, что удивительно,
поддерживаемые коллективным поведением
носителей действия.)
Повсеместно господствующая аномия, то
есть дисперсия ценностного поля, охватила сферы
экономики, политики и культуры.
Теневая (по сути криминальная и полукриминальная, деликатно называемая неформальной) экономика укрепилась в качестве ведущего хозяйственного уклада. Казалось бы, это должно было бы привести к полному вырождению экономической жизни общества и крушению его экономических структур. Но российское общество в общем и целом выживает как на индивидуальном уровне, так и на уровне экономических макроструктур. Апокалипсиса не происходит. Новый экономический уклад, между тем, совмещает в себе самые различные и, казалось бы, несовместимые фрагменты: технологически передовой постиндустриализм и квазирынки, возродившуюся архаику и натуральный обмен, криминальную экономику, подневольный труд, индустриализацию, постиндустриализацию и деиндустриализацию. Причем, это не переходная многоукладность, а именно стабильный новый уклад.
ПолитикаРоссийская политика являет собой, согласно традиционной шкале оценок, представляет собой тетрализацию, замешанную на экономическом интересе и крови. Игровой момент, лицедействие превалируют над остальными характеристиками. (В этом смысле политологию можно, в принципе, рассматривать как театральную критику, особенно имея в виду роль PR и СМИ в политическом процессе.) Сама демократия, во имя которой в России последних лет было поднято столько здравиц, превратилась, еще не оформившись, в нечто совершенно нетрадиционное манипулятивную демократию, то есть использование внешней формы демократического процесса для сокрытия глубоко недемократической и даже антидемократической сути этого процесса. Причем активной стороной этого феномена стал и сам электорат, с готовностью принявший правила игры и даже нашедший свое игровое отдохновение в ней.
Культура Культура также подчинена строго
манипулятивным процедурам, с одной стороны,
оправдываемым так называемыми требованиями
рынка (при отсутствии свободно рынка как
такового), с другой стороны, осуществляемым на
фоне ухода с исторической сцены характерной для
России социальной группы интеллигенциии
превращении ее в квазигруппу интеллектуалов.
Со всей очевидностью ставит
макросоциологические вопросы, ответы на которые
с большим трудом просматриваются в рамках
современной российской социологии.
Анализ и обобщение теоретических и
прикладных исследований по данной теме
фактически показывает, что в России наблюдаются
не замедленные процессы адаптации к общемировым
культурным изменениям, но, напротив, в силу
значительной ослабленности социальной
структуры российского общества, активно
реализуют себя большинство глобалистических
тенденций в их яркой гибридной форме. В этом
смысле российское общество в большей степени,
чем достаточно стабильные западные общества,
подвержено влиянию этих культурных тенденций и
выступает в качестве своеобразного
испытательного полигона, на котором испытывают
себя те культурные феномены, которые лишь в
будущем полностью проявят себя в глобальном
формате. В статье сделан основной упор на
теоретической разработке проблемы глобализации
и американизации, создании идеального типа этих
процессов. В связи с этим выделяются четыре
параметра глобализации.
А. Глобализация как линейный процесс, то есть экстенсивное и однонаправленное расширение всемирных (глобальных) интеграционных процессов, прежде всего в области геополитики, мировой экономики, культуры (СМИ), экологии и др.
Б. Мир-системный параметр (основывается на теории И.Уоллерстайна) показывает эволюционную сдвижку ядра западной цивилизации в сторону периферии.
В. Мировая культура как главное измерение глобализации. Этот параметр указывает на возникновение таких явлений как мировой туризм, культура постмодерна, новые интегральные формы религиозных культов, особая роль культуры Интернета и популярной культуры. Происходит перемешивание культур при слабом сохранении их локально-национальной идентичности.
Г. Параметр глобального сообщества подчеркивает возникновение новых социальных форм сознания, подразумевающих снижение и даже уничтожение национального фактора и национальных государств. Идеальный тип современный глобализации включает следующие феноменологические компоненты а) всеохватность и комплексность изменений (меняются все параметры социальных структур и сама изменчивость, пластичность становится главной позитивной ценностью), б) все глобальные ценности и ориентиры получают априорное доминирование по отношению к местным (локальным) ценностям, включая и этнический фактор, который элиминируется, в) гибридизация культуры, то есть процесс быстрого составления (часто искусственного) культурных феноменов из прежде несовместимых составных частей, особенно в сфере поп-культуры г) акцентирование глубинных феноменов (докультурных, доцивилизационных), которые получают раскрепощение, д) решительное изменение ориентации рациональности от модерна к постмодерну с его акцентом на мозаичности и внутренней несвязанности восприятия и конструирования социальной реальности, е) признание гражданского общества единственной формой социальной упорядоченности глобального социума. Американизация, по сути, представляет собой конкретизацию глобализации с включенными элементами американской национальной культуры (см. G.Ritzer. The McDonalization Theses. Lnd, 1998). Причем особенности американизации в области культуры состоят в иррационализации рациональных матриц (доведение до абсурда рациональных элементов культуры), приоритет количественных характеристик (коммерциализация), готовность к употреблению (оперантность), полностью гарантированное качество на определенном уровне, упакованность в яркие символические формы, виртуализация культурных образов (создание виртуальной реальности, в которой разворачивается культурный феномен). Данная теоретическая модель, разработанна с опорой на методические принципы М.Вебера, К.Маннгейма и Дж.Ритцера. При этом происходит создание как бы новой рациональной системы, которая выступает в виде антипода старой системы рациональности, связанной с традиционной культурой.
Каковы же общие свойства большинства представленных выше глобалистских моделей с точки зрения содержащихся в них культурных матриц?
а) Всеохватность и комплексность изменений. Прежде всего теория глобализации подчеркивает: что главный акцент должен быть сделан не на рассмотрении отдельных траекторий социальных изменений в тех или иных сферах, а на взаимодействие этих изменений друг с другом, их переплетение и взамополагание. Это подразумевает развитие доминирующего внимания социологов к пространственно-географическим параметрам социальных изменений, их глобальной всеохватности.
б) Противопоставление глобального и локального в области культуры. Другой аспект глобализации основывается на рассмотрении тесной связи макро- и микроуровней происходящих изменений. Важной особенностью глобализации становится то, что она проникает в самые глубины социальных структур, превращая их в носителей новых смыслов. Это касается таких локальных ценностей как традиции, обычаи, привычки, местные сообщества и др. Короче, новые глобальные реалии радикально видоизменяют даже наиболее консервативные и устойчивые структуры социального сознания и поведения. При этом процесс отказа от старого идет быстро, решительно, зримо. Причем, всякое новое обладает, по мнению сторонников этой теории, заведомым преимуществом поскольку оно глобальное. Из этого в принципе следует, что это глобальное приобретает статус высшей нормативной ценности. Социальным институтам локального уровня отныне уже нет необходимости проходить всю вертикальную иерархию, дабы выйти на общемировой уровень. Семья, малые группы, местные организации, локальные движения и институты глобализируются прямым и непосредственным образом именно на своем уровне, демонстрируя новые формы участия в глобальных феноменах.
в) Множественность культурных гибридов в области культуры. Теория глобализации радикально изменяет наше представление о культуре, которая прежде рассматривалась по преимуществу как нечто либо наследуемое, либо спускаемое сверху и распространяемое. В новых условиях культура становится результирующей бурного процесса конфликтности (politicized contestation). Это приводит к возникновению разнообразных глобальных и локальных социо-культурных гибридов, с присущим им весьма коротким периодом полураспада, н стабильностью, несоответствием традиционному контексту.
г) Упразднение национально-государственного фактора в его культурном измерении. Теория глобализации последовательно выступает против социетализма, с одной стороны, и национализма, с другой. Что касается последнего, то в понятие национализм отныне включаются такие феномены, как национальные государства-страны, национальные социо-культурные традиции, национальные типы сознания и т.д.
д) Примордиальные феномены и гражданское общество. Своеобразный поворот получает и тема гражданское общество в связи с приложением к ней теории глобализации. Процесс интернализации ценностей и ценностных ориентаций приводит к тому, что регулятивно-нормативная функция общества существенно видоименяется, а прежде подавлявшиеся гражданским обществом и не социализировавшиеся примордиальные(primordial) феномены, близкие по своему характеру к фрейдовскому Id и мидовскому I и прявляющее себя в контексте этнического начала, расы, пола занимают все боле важное положение в глобализируемых процессах и институтах. Мозаичный набор социальных типов и моделей, отсутствие единых принципов рационализации, свобода обращения с примордиальными феноменамивсе это создает глобалистско-постмодернистскую картину социального мира.
е) Новая концепция рациональности. Новые глобальные процессы заставляют изменять и прежнюю концепцию рациональности, сформировавшуюся в рамках современного общества по контрасту с постсовременным обществом, порождаемым глобализацией. Поскольку глобализация представляет собой нормативно-теоретическую парадигму, то она и вырабатывает модели новой рациональности. При этом рациональность в глобыльном смысле понимается прежде всего как свобода самовыражения многообразия, что и находит свое частное проявление в теории мультикультуризма (multi-culturalism), то есть в признании доминирования принципа полной мозаичности культурной карты той или иной региональной или профессиональной группы.2
Case Study I: Высшее образование Особый смысл новые культурные
ценности приобретают в системе высшего
образования, которая служит, как известно, одним
из главных агентов социализации, то есть
воспроизводства ценностных структур обществ.
Высшее образование в новом раскладе
ценностных ориентаций уже не служит источником
распространения фундаментальных научных
ценностей. Потребители высшего образования, в
том числе и в России, прежде всего ценят его (а)
доступность или удобность, то есть максимальное
сокращение физических усилий для получения
искомого результата, (б) экономическая
усредненность и эффективность (платить
меньшеполучить больше), (в) упакованность учебных
программ в яркие функциональные упаковки,
облегчающие потребление товара, в качестве
которого выступают знания и умения, (г)
последующая максимальная коммерческая
реализуемость полученных знаний.
В этом смысле университеты, а равно и
школы, уже не рассматриваются в качестве
святилищ разума, а профессура и учителя в
качестве священнослужителей. И те и другие
скорее эволюируют в направлении обслуживающего
персонала, готовящего эффективные продукты,
готовые к употреблению. Причем профессура
изготавливает продукт на внутреннем рынке
образования, а студенты (в будущем выпускники и
молодые специалисты) распространяют его (то есть
себя) на внешнем.3
Одной из разновидностей современной российской городской культуры стал и туризм. И хотя социологически он охватывает лишь то, что можно с большой натяжкой назвать средним классом (не считая социологически немногочисленного высшего класса), в принципе туризм уже превратился в культурную матрицу, своеобразную икону всей современной российской культуры в целом. В качестве ценностной ориентации выступает прежде всего зарубежный туризм. Как популярная культурная ценность туризм несет в себе следующие черты: (а) высокая степень предсказуемости и управляемости проведения рекреации, (б) высокая эффективность и концентрированность удовольствий, (в) легко планируемые и просматриваемые вперед расходы, (г) упакованность и высокая степень контролируемости программы. В традиционной российской культуре путешествия символизировали ожидание необычного и эмоционально насыщенного культурного опыта, прежде всего связанного с переживанием исторической и природно-эстетической реальности. Ныне туризм в России, как и в остальном мире, превращается в индустрию квантированных удовольствий, которые подразумевают не столько культурные, сколько чисто физиологические аспекты потребления. Если прежде туризм ассоциировался с ценностью рискованного, но культурно насыщенного путешествия, то ныне он превращается в высоко систему фокусированного получения физиологических удовольствий (так называемое, обслуживание, которое занимает первую позицию значимости в туристической программе). Основным мотивационным фактором развития туризма в феноменологическом плане следует считать не стремление приблизиться и, как сверх-задача, постичь мир иной культуры и иной социо-культурной и экологической реальности, а обретение адекватности той культурной гипер-реальности, которая создается телевизионной рекламой и статьями в популярных журналах в ярких обложках. Именно эта гипер-реальность и становится реальностью современных путешествий. Иными словами, критерием эффективности туристической программы становится ее соответствие рекламе. Закольцованная функциональная корреляция замыкается: реклама существует для туризма, туризмсориентирован на рекламу. В этом смысле развитие интерактивных форм гипер-реальности, как представляется, в будущем будут стимулировать туризм без путешествияиспользование возможностей, скажем, Интернета и других технических систем (новых типов кинотеатров) для создание реальности путешествия без физического перемещения в социокультурном пространстве. Все в большей и большей степени туристские объекты во всем мире принимают характер имитаций и, соответственно, ухода от подлинной историко-культурной аутентичности, например, декорационно-имитационные реставрации и восстановления исторических объектов, сувенирная индустрия, этнографические имитации и пр. Притом имитации как более яркие и доходчивые замещают аутентичность. Характерно и то, что для многих профессий туризм становится формой, непосредственно связанной с работой в том смысле, что работа подразумевает путешествия, имеющие немалый компонент туризма.4
Сходные тенденции эволюции
социо-культурных ценностей можно наблюдать и в
развитии современных форм труда. Труд в условиях
постиндустриального города превращается из
процесса реализации фундаментального
профессионального предназначения человека (Beruf,
по Веберу) в своего рода организованную систему
получения квантированных удовольствий. Легкая и
постоянная смена мест работы и специализаций в
труде, большое значение, придающиеся внешним
аксессуарам престижности и соответствующим
формам престижного потребления (так называемое conspicuous
consumption, по Мертону)все это создает новую
ценностную реальность трудовой деятельности.5
Новые ценностные ориентиры,
реализующие себя в современных формах культуры,
порождают целый ряд феноменов, которые следует
считать не культурной девиацией, но, напротив,
образцами новых гибридных форм
жизнедеятельности культуры в обществе.
К числу подобных гибридных культурных
форм, помимо образования, туризма, труда, можно
отнести достаточно одиозные, но фактически
превращающиеся в нормативные шоу-бизнес,
рекламу, масс-медиа, псевдодемократический
политический хэппенинг (лицедействие и
театрализация).
Весьма примечательно, что эти явления,
получившие в России конца 90-х годов небывалое
распространение, в значительной мере
представляют общемировую, глобализирующую себя
реальность. Однако в отличие от стабильных
западных обществ, где указанные феномены пока
еще ограничиваются и регулируются
рационально-традиционными социальными
институтами, в условиях российской
нестабильности они сполна проявляют себя. Есть
немало оснований предполагать, что заявляющая о
себе новая, а пока еще отчасти девиантная
гибридизированная культура вскоре превратится в
базовую. В этих условиях традиционные
фундаментальные ценности культуры окончательно
уйдут на маргиналии российского общества. Там
они, возможно, не исчезнут окончательно, а станут
основой различных реминисцентных субкультур.
Соответственно этим субкультурам будут
существовать и замкнутые сообщества (группы)
поддерживающие их (по аналогии с монастырской
парадигмой Т. Роззака). В условиях весьма
динамичной культурной эволюции, происходящей в
России, возникает необходимость консервации
традиционных культурных ценностей и
архивирования культурного наследия как носителя
систем ценностных ориентации, но не только в виде
создания разного рода депозитариев памятников и
документов культуры (хотя и их тоже), но прежде
всего в качестве хранилищ живых ценностей, в том
числе и в их деятельностных вариантах. Этому
могут служить различные микро-общественные
организации, группы, движения и т.д., которые
создают социальную сетку взаимного общения, хотя
и находящуюся на маргиналиях новой российской
системы, но, тем не менее, в силу своего сетевого и
деинституциализированного характера способную
выдерживать существенное давление внешней
среды.
Наличие определенного числа
опубликованных прежде научных работ по
ценностным структурам современной западной и
российской культуры не приводило к выдвижению
тезиса об особом испытательном и
экспериментальном характере современной
российской культуры, что и делается в данном
исследовании; признание правомерности этого
положения позволит по-иному оценить процессы в
области культуры, происходящие в России, в том
числе и с точки зрения Запада; Россия предстает
не как отсталая и почти варварская периферия
высококультурного Запада, а как культурная
область, предвосхищающая развитие глобальных
тенденций, сколь бы настораживающими они ни были.
Nikita E. Pokrovsky. Prof., Moscow State University
Globalization as the main tendency in the domain of world economy, politics and culture today, is a multi-faceted process, which brings the humankind to the edge of unbelievable social discoveries. The new brave world of globalization is not at all a rosy earthly paradise (as some thinks and says) but an unknown system of radically new social relations and values sometimes quite dramatic and painful. Globalization is inevitable in all its objective dimensions, therefore the problem of all local cultures and traditional systems of values and believes is to identify their new niches in this forthcoming or already emerged globalized relations. In spite of the often-proclaimed otherness of Russian it has no alternative either. Moreover, today Russia represents in some areas the most striking hybrid forms of culture, which corresponds to globalization in a greater degree than the same ones in the West. Both American and Russian society each in its own pace and format are moving towards a new globalized, post-Modern, and post-Industrial state. Russian society, regardless of all its critical and non-normative characteristics, may be even more demonstrative of this new condition than the American one. Russia due to its total transition now demonstrates more evidence of global, post-Modern evolution than do more stable and thus traditional societies such as the USA. Russian society may serve as a probing ground of a new total change which will sooner or later transform the rest of our existing societies.
In this new brave world all former notions of right and wrong, good and vicious, beauty and ugliness may change their contents and orientations. For example, the traditionally unquestionable opposition of crisis and stability may not be that evident any longer. What if perpetual change become stable, i.e. the only format of individual and public experience? It seems to be a contradiction of terms but if the whole social world becomes like that then it is stable in this new relative sense.